Кто не рискует, тот не пьет шампанское: а кто рискует, - пьет валокордин!..

[wr]

Театр Гоголя рискнул репутацией, поставив «Веер леди Уиндермир». И, к сожалению, не победил.
Собственно, если бы кто-нибудь спросил меня, идея изначально представлялась сомнительной. Во-первых, «Веер...» - далеко не лучшая пьеса Уайльда. Во-вторых, Уайльда безнадежно портит даже самый хороший перевод. В-третьих, «хорошо сделанная пьеса» плохо функционирует в системе Станиславского. И на этот раз горячо любимый мною театр Гоголя умудрился угодить во все ловушки разом.
«Веер леди Уиндермир» - первая светская комедия, своего рода манифест, в который Уайльд, кажется, щедро вложил все то, что мог дать английской репертуарной драме, и только потом сообразил, что ему вполне под силу написать больше одной пьесы.
Когда он впоследствии разъял эту сложную конструкцию и соорудил «Женщину, не имеющую значения» и «Идеального мужа» («Как важно быть серьезным» стоит несколько особняком) - получилось как раз в меру: изящная, хотя и незамысловатая схема. «Веер...», соответственно, организован вдвое сложнее: как рекордно высокий карточный домик, он совершенен, но его разрушит не только неосторожное движение, но даже легкое колебание воздуха.
Уайльду был ведом секрет этого сказочного равновесия, не позволявшего изысканности его слога превратиться в вычурность. Секрет не разгадан по сей день. Произведения Уайльда, которые я имела несчастье читать в переводе (слава богу, в далеком детстве) мне просто не понравились. Сегодня попытка процитировать мне произведение, читанное уже только по-английски, доводит меня до полуобморочного состояния. Впрочем, в этом смысле «Веер…» переведен на удивление неплохо: если бы только переводчик не переводил так настойчиво «good» как «хороший» - в сочетании «good woman». И все же факт остается фактом: английский язык в 2 раза короче русского, и потому английский юмор почти не передаваем на русском языке, что на перевод шутливого оборота у нас уходит по 28 слов. Так что, переводя с английского на русский, приходится жертвовать либо афористичностью, либо искрометностью. Переводчик более или менее вышел из положения, отказавшись где-то от одного, где-то от другого, и в итоге создал текст вполне добротный – но далеко не по-уайльдовски блистательный.
Наконец, «светские комедии» - это драматургия скорее ситуации, чем чувства, и скорее слова, чем эмоции. Кроме того, это драматургия, созданная в эпоху, когда театр уже осознал необходимость некого организующего начала, но еще не выродил из своей среды режиссера. И это драматургия, призванная выступить тем самым организующим началом.
Иначе говоря, «светские комедии» Уайльда от постановщика не требуют вообще ничего, а от актера – только одного: произнести со сцены текст. Единственный способ правильно играть Уайльда сформулирован в фильме со Стивеном Фраем (не знаю, правда, с чьих слов): «произносите реплики так, будто люди на самом деле так разговаривают). Все, что надо, в пьесе сказано: не надо смешить зал, и тем более не надо пытаться до него что-то донести. Это в чистом виде даже не театр представления, а театр-зрелище. Но все мы пленники психологического реализма…
Зрелище, в сущности, единственное, с чем в Гоголе не прогадали. Декорации Н. Яшиной напоминают картину в самом лучшем смысле этого слова: только что картину скорее Борисова-Мусатова или «Мирискуссников», чем кого-либо из западных художников.
Но в остальном, хочется напомнить постановщикам старую добрую поговорку: «не ищите смысла там, где его нет».
Женские образы у Уайльда – это тема для диссертации. И все же, из того, что лежит на поверхности, женщин он считал «декоративным полом», подменяющим идеи эмоциями, так что не стоит делать героиню Уайльда носителем активной позиции. Это не прокатило у Паркера с Гертрудой в «Идеальном муже», это не прокатит и с Маргарет из «Веера…». С Гертрудой даже проще: у нее хотя бы есть реальные причины возмущаться.
Миссис Эрлин в той же степени родная сестра миссис Чивли, что и миссис Арбютнот. И ее отношения с Маргарет – не более чем комическая коллизия узнавания, точно так же как ее конфронтации с лордом Уиндермиром – не более чем перипетии (заметьте, вполне по Аристотелю, всегда в лучшую сторону).
В сущности, вся история состоявшегося падения миссис Эрлин и несостоявшегося падения леди Уиндермир – это лишь повод поострить по поводу морали, пуританизма, черно-белой картины мира и женщин с прошлым. Но русскому театру вообще, и театру Гоголя в частности подавай психологическую проблематику.
А потому, парадокс, но единственным выстроенным образом оказывается лорд Уиндермир, потому что ему логика повествования не мешает перманентно страдать – или бояться, если угодно. И точно так же в страданиях обретают стержень роли лорд Дарлингтон и миссис Эрлин. Но их сюжет периодически лишает возможности зримо страдать, а светскую условность приходится отыгрывать столь деревянно (прочие персонажи из этого состояния просто не вылезают), что они, кажется, безмерно радуются возможности постардать, и страдают от всей души.
В итоге в мужской сцене в III акте, где нет пресловутой светской условности, и которая сохранила хоть какой-то уайльдовский дух, ловишь себя на мысли, что хлещущий с одного конца сцены холодный чай из стеклянной бутылки и нервно комкающий недописанные письма лорд Дарлингтон и шиложопствующий на другом конце лорд Уиндермир безмерно раздражают, не давая повеселиться хоть в одной сцене. Это притом, что и А.Бирюков-Уиндермир (который с честью выдержал все, кроме, разве что, скакания вокруг дивана с дикими криками «Мы поедем в Селби!», - но, уж простите меня, это и правда редкостный идиотизм), и Д. Бурханкин-Дарлингтон (из которого, помниться, был очень достойный забавляющийся король) блистательно отрабатывают все то, что от них потребовала родина в лице режиссера. В итоге настолько блистательно, что их одинаковость (явно принципиальная, учитывая, что актеры не только похожи внешне, но и «взаимозаменяемы») перестает считываться и этой самой глубинной индивидуального психологического переживания сводится на нет.
И С.Брагарник сообщает своей героине практически высокий трагизм, но в результате из холодно прекрасной аферистки поневоле превращает ее, извините, в увядшую измученную шлюху, заподозрить которую в любовной связи с молодым красавцем Уиндермиром с точки зрения здравого смысла не представляется возможным (это не говоря о том, что она в своих проявлениях здорово похожа на мою бабушку, когда та пытается убедить меня, что я ее сведу в могилу, причем в ближайшее время; хотя на деле она еще на моих похоронах простудится).
Ну а потом, может быть, конечно, я просто ждала другого, но, простите, конечно, но когда ты выходишь с представления комедии Оскара Уайльда на грани истерики, и еще с середины второго акта начинаешь мечтать о том, чтобы это побыстрее закончилось, потому что больше ты этой жути выносить не в силах, – по моему, это ненормально.
Я еще хотела написать про хореографию и про гамадрила-Хопера, но не знаю, куда это всобачить. Будем считать, что общий смысл и без этого ясен.

Остается надеяться, что хотя бы на «Свадьбу Фигаро» с Германом Преем я не просто так раскошелилась, и она мне подарит, наконец, долгожданную порцию «теплого и светлого». Помнится, в свое время я влюбилась в этот фильм, правда, если вдуматься, не помню ничего, кроме начальных титров. То ли маман тогда в очередной раз прогнала меня от телевизора, то ли это единственное, что там было хорошего…