C'est une folie? Peut-etre.
Mais c'est ma folie,
et j'ai le droit de la defendre!
Mais c'est ma folie,
et j'ai le droit de la defendre!
Жалкая попытка оправдаться перед теми, кто не помнит меня не рассуждающей о ПушкинеВчера перечитала «Пиковую даму». Поразительно, насколько там все просто и забавно, в противовес традиции мрачного мистического восприятия, сложившегося в русской культуре от оперы многострадального Чайковского чрез сюрреалистически страшный фильм Протазанова к нелепо иррациональному спектаклю Петра Фомнеко. Мы помним, что «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», мы помним об апокалипсической «вакханалии азарта» в эпоху романтизма, помним наизусть… Мы не помним лишь того, что лежит на поверхности: «Пиковая дама» - это не более чем анекдот!
Если расскажу, каким именно образом, все равно не поверите, поэтому просто поверьте на слово: с «Пиковой дамы» мои мысли абсолютно логично (для меня) перетекли на «Евгения Онегина». Логично еще и потому, что на эту тему я периодически задумываюсь с тех пор, как перечитала «Онегина» пару месяцев назад: сегодня просто нашлось время записать…
Говорила это в пятистраничном эссе по методике преподавания, и повторю снова: уроки литературы убивают в нас читателя. И мы, те, кто вообще не бросает читать художественную литературу после выпускного экзамена, зря не перечитываем школьную программу еще раз. К филологам, которые заново проходят это в университете, тоже относится: имеется в виду, просто для себя – можно обнаружить много нового и интересного. Вспомните, пока нас не испортили навыками филологического анализа, мы умели просто верить писателю!
Огромный пласт «литературы о литературе» учит писателю не верить.
А вот за что я люблю свою профессию, так это за навык работы с интерпретацией: доверять и проверять.
К постановке проблемы вообщеУ великой литературы, пережившей века, одна беда: время искажает – чем дальше, тем больше. Литература, которая великая вопреки тому, что о ней говорят, преломляется в тысяче проекций: нельзя адекватно экранизировать «Трех мушкетеров» или «Шеркока Холмса», потому что с первых дней и на всю жизнь они у каждого (из тех, кому это надо, естественно) свои: и даже попав в «нечто среднестатистическое», на всех все равно не угодишь. Успех культовых фильмов (и то, заметьте, не абсолютный) объясняется лишь тем, что их поклонники выросли на них в той же степени, что и на соответствующих книгах. Литература «истинно» великая поседела и сгорбилась под гнетом навалившихся на нее «представлений». Отчасти избежали этой участи лишь обитатели галереи «вечных образов» - потому что они прожили эту вечность в области интерпретации: Дон Жуан, Дон Кихот, Гамлет, Фауст – не могут существовать просто так, вне ситуации оценки: про них нужно знать, «за» ты или «против».
Но в данном случае речь как раз не о них…
Бытует мнение, что молодая актриса не способна постичь всей тонкости роли Джульетты – и поэтому Джульетту обычно играет маститая примадонна, годящаяся этой самой Джульетте в бабушки. Бог ты мой, какие тонкости??? В 14 лет у всех любовь на всю жизнь, и потому – отравИться!!!
В книжке какого-то режиссера я однажды прочла, как все сплошь и рядом валились в обморок от изумления, услышав от него, что Чацкий молод! «Как, он ведь столько передумал, перечувствовал?..». Черт возьми, тоже мне, знаток жизни – интеллектуальный дурак, мечущий бисер перед свиньями (это, кстати, не я сказала)!
Вот что вы помните про «Евгения Онегина»? Про «неподражательную странность» и «милый идеал»? Про переход от романтизма к реализму? Про проблему автора и героя?..
К постановке проблемы: из личного опытаЯ не помню себя, не читавшей «Евгения Онегина». Не помню даже читающей. Я прожила с ним всю жизнь.
Не считая «Сказки о рыбаке и рыбке» в дошкольном возрасте, когда я вряд ли соображала что это вообще кто-то (а тем более, кто именно) написал, «Евгений Онегин» - первое прочитанное мной произведение Пушкина. Про что «Евгений Онегин», я знала, кажется, с рождения. Единственное, не знала, чем закончится, но, как известно, ничем и не заканчивается.
«Онегин» был для меня чем-то само собой разумеющимся. Мне тоже «рано нравились романы», но Татьяниных книг я не читала, и поэтому не могла понять, хорошо или плохо пленяться Грандиссоном или Ловеласом – я это просто приняла. Я всегда знала, что Татьяна Ларина написала Онегину письмо, несмотря на то, что правила хорошего тона запрещают девушке первой признаваться в любви – именно в таком сочетании. Но мне еще не скоро пришлось страдать от неразделенной любви, а правила хорошего тона в родном моему детству мире советской технической интеллигенции исчерпывались представлением о том, что нож держат в правой руке, а вилку в левой – и не вступали в противоречие с моей личной свободой. Поэтому я не задумывалась, поступила ли Татьяна правильно или безнравственно, смело или глупо; в моих глазах ее поступок не то чтобы не подлежал этической или логической оценке – мне просто не приходило в голову, что могло ведь быть и по-другому…
Не знать, что убийство – это плохо, я не могла. И тому, что, с точки зрения сюжетной логики, по-другому было нельзя, еще сопротивлялась на подготовительных курсах в институт. И все же я всегда знала, что Ленского убьют – еще до того, как стала внятно представлять себе, кто он такой. Как это бывает на страницах литературоведческих изданий, Ленский вошел в мое сознание в смешно-торжественном ореоле неотвратимой случайной смерти.
Для меня никогда не существовало Евгения Онегина. Еще не прочитав романа, я, помнится, даже не отдавала себя отчет, что это имя. Был только «Евгений Онегин», равно немыслимый как без самого Евгения, так и без Татьяны, Ленского, Ольги, «старушки Лариной, дяди «самых честных правил», крестьянина, обновляющего путь на дровнях, и волка, выходящего на дорогу с голодной волчицей… Но вот этот «Евгений Онегин» для меня СУЩЕСТВОВАЛ. Не как набор эстетических представлений, а как единая завершенная и материальная система: как тропический лес, пусть даже я понятия не имею, что именно там растет; как Древний Египет или средневековая Европа, которые видятся нам этаким конструктором из законов, религий, сословий, правлений и реформ, где уже не находится места реальным людям : а ведь была у каждого из них, от короля и фараона до крепостного и раба, фактическая биография, могила, и какой-то след в истории. Какими были эти люди: насколько можно верить антропологам и насколько проще поверить древним текстам?
Какими были люди «Евгения Онегина»? Можно верить (а можно не верить!!!) Лотману и Набокову, но куда проще спросить самого автора. Не того, которого в 37 г. самого настигла неумолимо шальная пуля.
А того, который по сей день обретается среди пожелтевших страниц и с готовностью покажет вам бережно хранимое письмо Татьяны…
Продолжение следует...