Спасайтесь кто может! цитаты из комментариев Набокова к «Евгению Онегину»:.

[wr]

С моими комментариями.

Ибо чем бы ни заниматься, лишь бы не заниматься бреднями нервной женщины Сильви Жермен: особенно под экзотическим соусом корпения прошлой ночью, почти как Герман, «с десяти и до десяти утра» над долбанной презентацией в Power Point’е, Паблишере и Вебе – чтобы выяснить в итоге, что эта тварь дрожащая явиться не изволила!!! Ну да ладно…

В свое оправдание могу сказать только, что их (моих комментариев) немного. В основном там пассажи, приглянувшиеся мне без какой-либо логической причины.

«Брусника (у Линнея Vaccinium vitus-idaea), встречается на севере Англии, где носит название «красная черника», в Швеции называется lingon, в Германии - … <последующее рассуждение о том, где еще как называется брусника, как она выглядит, чем отличается от других ягод и что из нее моно приготовить, занимает примерно полторы страницы>Надеюсь, будущие переводчики русских классиков проникнутся чувством благодарности ко мне за всю эту информацию».
Подобный obsession по поводу ботаники – одна из характерных черт набоковского комментария. Его скрупулезность умиляет, но признаться честно, я «еще беды не вижу» в том, что американский переводчик подсознательно высадит в саду у Зарецкого ту акацию, которую наблюдает из своего калифорнийского окна, а не наш, строго говоря, ракитник. А уж если речь о бруснике, которую американец в глаза не видел, никакой Линней и вовсе не поможет!

«<Ленский! Ларина проста
Но вполне недурна для своих лет;
Вот только ее наливка, как скверный ром,
ударила мне в голову. Ничего не соображаю> (подстрочник «перевода» на немецкий):
Редкий случай, когда переводчик не просто выдумывает наливку, но она еще и ударяет ему в голову, что якобы происходит и с говорящим».

«Пять книг мисс Радклиф имелись в библиотеке Пушкина, но по-английски их не читал ни он сам, ни отроковица, ни Онегин».

«Он желает перераспределения богатств. Увы, я не отроковица, и тут Сбогар перестает тревожить мой сон».

«Почему вид коров, стоящих вокруг пастушьей палки с крюком, должен доставлять всем наслаждение – тайна, разрешимая только в понятиях литературной моды и условностей».

«Я вижу, что у одного из английских переводчиков – Сполдинга – Ленский сам правит тройкой, как английский аристократ – двухколесным экипажем или фаэтоном; но мы – в провинциальной России, а там между дворянином и тройкой лошадей находится кучер».

«12 января 1821 г. (оставим хронологию на совести Набокова), когда Ленский на северо-западе России шел на свой последний бал, Байрон в Равенне (Италия) записал в дневнике: «Встретил несколько масок на Корсо – они поют, пляшут и веселятся, ибо завтра могут умереть»;
На следующий вечер, когда Ленский сочинял свою последнюю элегию, Байрон записал: «Еще один день миновал… но что лучше, жизнь или смерть, ведомо лишь богам», как сказал Сократ своим судьям…».
А 14 января, в день, когда состоялась дуэль между Ленским и Онегиным, Байрон сделал краткую запись: «Ездил верхом – стрелял из пистолета – и притом удачно».
Это, по-видимому, останется классическим примером того, как жизнь подыгрывает искусству». Впечатляет. Единственное, это примечание к строфе XLV главы 5 (там где «кокетка, ветреный ребенок» и «не в силах Ленский снесть удара»): при чем тут Байрон – ума не приложу! Кстати, коня Ленский тоже в этой строфе требует: воистину, самое бесполезное примечание во всей книге.

«Надо заметить, ручеек Ленского прокладывает путь во владения Онегина. И «Idol mio» Онегина, последний изданный им звук, который мы слышим, в чем-то родственен «идеалу» Ленского – последнему слову, которое он пишет в нашем присутствии. Налицо тайный сговор слов, подающих друг другу сигналы по всему роману из одной части в другую». Это тоже характерная черта Набокова: бросать многообещающие идеи, потому что однажды решил, что в этом романе все нелюди, а потому рассматривать их образы бесполезно. Смыкается, кстати, с еще одной хорошей идеей, которая зачастую ускользает, может быть потому, что она невполне отрефлектирована в самом тексте. Полная закольцовка: не только Татьяна понимает Онегина через его книги, но и Онегин, который, если помните, от несчастной любви лечился книжной пылью (ух, плохая идея!), через книги сближается с Татьяной и, видимо, с Ленским: у Татьяны он учится любить в живом человеке идеал, у Ленского – быть счастливым любовью: «пред Вами в муках замирать, бледнеть и гаснуть – вот блаженство», однако. Если посмотреть, что именно читал Онегин, там найдется и Руссо, и мадам де Сталь, и немецкие философы; если посмотреть набоковские комментарии к «Письму Онегина», оно будет исполнено тех самых реверансов в сторону описания влюбленности Татьяны… Кстати, именно это, похоже, и вычитал Чайковский, у которого во вступлении к последней картине почти победно звучит тема Ленского, всю оперу отзывавшаяся в теме Татьяны, ставшей теперь и темой Онегина… Хм… Вот интересно, Чайковский в итоге верил, что Онегин любит?..

«Шишков – лидер группы писателей-архаистов, государственный деятель, президент Российской академии и кузен моей прабабушки».

«Глубокомысленный комментатор мог бы тут заметить, что впавший в прострацию англичанин наложит на себя руки, тогда как ипохондрик-русский прикончит приятеля: так сказать, совершив самоубийство посредством ближнего».

«В переводе Дейч происходит нечто вроде риторического харакири, и нас вопрошают: не звон ли стремян он слышит? Нет, он слышит не стремена. Он слышит звон шпор!».

PS. «В недалеком прошлом советские идеалисты весьма идеализировали идеологию Онегина». Переводчика на мыло!!!