"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Опять это кошмарное ощущение уходящего времени, моя самая страшная болезнь, глупейшая ностальгия по невозвратимому прошлому, наваливающаяся всякий раз, стоит только извлечь на свет божий теперь уже ничего не значащую вещицу, некогда заполнявшую мою жизнь…
Веббер… Что, собственно, такое Веббер? Веббер – это такой мелкий лягушкообразный дядька в клетчатой рубашке и с плохой дикцией. Ну хорошо, мелкий лягушкообразный дядька, писавший шикарную музыку, некогда горячо любимую, но сегодня уже не столь актуальную. Так ведь нет же!..
Веббер – это Каррерас, победно звучащий из молчавшего почти год музыкального центра; это сотни желтых кошачьих глаз в красноватом полумраке «Мира искусства»; это нервно звенящий голос Деннена и хрупкий силуэт Нили на фоне восходящего солнца; это вишневое варенье, вылитое на колени в диком восторге; это неизведанные лабиринты «Горбушки»; это ненастный зимний вечер, проведенный в полутемной комнате на ковре, не отрывая глаз от экрана, в страхе пропустить хоть секунду захватывающего немого диалога между героями Прадона и Картера, обещающего ответ на пол года мучивший вопрос «Почему?!!»; это первые аккорды «Призрака оперы», дерзко ворвавшиеся сквозь рев шоссе в сознание, скрупулезно контролирующее процесс мытья окон на уровне пятого этажа; это гипнотизирующий металл в голосе Харлея и бархатной змеей вползающий в душу чарующе взвинченный тембр того неизвестного певца с паленого сборника; это щенячий восторг от ярких красок «Джозефа» и мальчишеской улыбки Осмонда; это дерзкий взгляд Бандераса, осветивший уже обещавшую быть скучной ночь - все эти ничего незначащие моменты, ценные только тем, что они прошли безвозвратно, и можно сколько угодно снова пихать диск в проигрыватель или возвращаться в кинотеатр: того впечатления уже не будет, пусть даже помнишь его в мелочах.
Веббер – это оставшаяся в прошлом глумливая благопристойность Хомского и от того еще более прекрасный сегодняшний оранжевый уют театра, полуреальная замкнутость синего зала и единицам знакомый блеск обитающих в нем талантов; это заходящее солнце, пробивающееся сквозь с листву Парка Горького и безудержный хохот на скамейке; гладь Москвы-реки, испещренная, как казалось, языческими знаками, на деле оставленными проплывающими мимо «ракетами», и играющая расплывчатыми отражениями огней ночного города; заснеженный дворик, отливающий синим в свете единственного фонаря; внушительные сугробы, сооруженные прямо на плечах первой метелью и восторженная возня в чистом снеге; это рваные джинсы, пестрые феньки и еле заметное дуновение шестидесятых, которых мы не видели – все то, чего не смог бы сохранить ни один диск...
И зачем я только поставила именно сборник? Такое состояние – это как раз то, что мне нужно, чтобы продраться через 100 страниц сопливых восторгов Новалиса, который, будь он неладен, все свои проблемы сублимировал в творчество и, как всякий уважающий себя романтик, умер в 30 лет!
Веббер… Что, собственно, такое Веббер? Веббер – это такой мелкий лягушкообразный дядька в клетчатой рубашке и с плохой дикцией. Ну хорошо, мелкий лягушкообразный дядька, писавший шикарную музыку, некогда горячо любимую, но сегодня уже не столь актуальную. Так ведь нет же!..
Веббер – это Каррерас, победно звучащий из молчавшего почти год музыкального центра; это сотни желтых кошачьих глаз в красноватом полумраке «Мира искусства»; это нервно звенящий голос Деннена и хрупкий силуэт Нили на фоне восходящего солнца; это вишневое варенье, вылитое на колени в диком восторге; это неизведанные лабиринты «Горбушки»; это ненастный зимний вечер, проведенный в полутемной комнате на ковре, не отрывая глаз от экрана, в страхе пропустить хоть секунду захватывающего немого диалога между героями Прадона и Картера, обещающего ответ на пол года мучивший вопрос «Почему?!!»; это первые аккорды «Призрака оперы», дерзко ворвавшиеся сквозь рев шоссе в сознание, скрупулезно контролирующее процесс мытья окон на уровне пятого этажа; это гипнотизирующий металл в голосе Харлея и бархатной змеей вползающий в душу чарующе взвинченный тембр того неизвестного певца с паленого сборника; это щенячий восторг от ярких красок «Джозефа» и мальчишеской улыбки Осмонда; это дерзкий взгляд Бандераса, осветивший уже обещавшую быть скучной ночь - все эти ничего незначащие моменты, ценные только тем, что они прошли безвозвратно, и можно сколько угодно снова пихать диск в проигрыватель или возвращаться в кинотеатр: того впечатления уже не будет, пусть даже помнишь его в мелочах.
Веббер – это оставшаяся в прошлом глумливая благопристойность Хомского и от того еще более прекрасный сегодняшний оранжевый уют театра, полуреальная замкнутость синего зала и единицам знакомый блеск обитающих в нем талантов; это заходящее солнце, пробивающееся сквозь с листву Парка Горького и безудержный хохот на скамейке; гладь Москвы-реки, испещренная, как казалось, языческими знаками, на деле оставленными проплывающими мимо «ракетами», и играющая расплывчатыми отражениями огней ночного города; заснеженный дворик, отливающий синим в свете единственного фонаря; внушительные сугробы, сооруженные прямо на плечах первой метелью и восторженная возня в чистом снеге; это рваные джинсы, пестрые феньки и еле заметное дуновение шестидесятых, которых мы не видели – все то, чего не смог бы сохранить ни один диск...
И зачем я только поставила именно сборник? Такое состояние – это как раз то, что мне нужно, чтобы продраться через 100 страниц сопливых восторгов Новалиса, который, будь он неладен, все свои проблемы сублимировал в творчество и, как всякий уважающий себя романтик, умер в 30 лет!