"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Если мне когда-нибудь доведется встретить этого человека, я ему страааашно отомщу. Только еще не знаю, в прямом или в переносном смысле слова. Никак не могу решить, какой благодарности (ну или «благодарности») заслуживает тот, на котором лежит ответственность за мое многолетнее увлечение оперой. В любом случае, пока он повсеместно встречается только моей бабушке.
Н-да. Лучше все-таки по порядку. Итак…
Все в моей семье без ума от симфонической музыки. Именно поэтому еще до школы я ее возненавидела лютой ненавистью и полюбила вокал.
В совсем раннем детстве меня 4 раза водили на «Волшебную флейту», от которой я была в восторге. Самое смешное, что сам спектакль я при этом абсолютно не помню, и то, что это вообще опера, с удивлением узнала много лет спустя.
А на тот момент, в скором времени несколько сезонов концертов Светланы Виноградовой и 4 года в музыкальной школе поселили во мне столь глубокое отвращение к музыке во всех ее проявлениях, что я потом только в 9 классе узнала, кто такой Джон Леннон (хотя хорошо помню, как мои предки выкинули по случайности перепавшее полное собрание «Битлов» на виниле).
И если меня пару раз занесло на представление оперы «Евгений Онегин», то это от любви к «Евгению Онегину», а не к опере.
Вообще, Пушкин ко всей этой истории имеет самое непосредственное отношение. Потому как свое начало она берет как раз таки в его двухсотлетии, от посещения которого я так и не смогла отмазаться, ибо в который раз была принесена родителями в жертву просветительским амбициям любимой бабушки. Ясное дело, отсутствие у меня малейшего пристрастия к народным гуляниям как явлению нимало не интересовало первых, и то, что у двухсотлетия «солнца нашей поэзии» нет никаких существенных причин кардинально отличаться от дня города, даже не пришло в голову второй.
День 6 июня 1999г. клонился к закату, грозя оставить мне на память лишь солнечный ожог, очерченный странно смоделированным вырезом платья: создавалось впечатление, что мне приложили к спине раскаленный утюг; но тут праздное шатание по центру Москвы преподнесло мне первый и единственный за день приятный сюрприз, выведя нас к Театральной площади, где давали open-air концерт солисты театра Станиславского – Немировича-Данченко. Причем у «маститых мэтров», видимо, нашлись дела посерьезнее, так что принимала участие в этом деле по преимуществу молодежь.
На том концерте я сделала массу ярких наблюдений, вроде того, что артисты оперы с непривычки не попадают в микрофон, дирижера, который по случаю тридцатипятиградусной жары снял фрак, но забыл про прилагающийся к нему пояс (но наблюдать за тем, как он дирижирует, одно удовольствие), и основательно перепуганного Игоря Морозова, который на той самой жаре пел «в полном обмундировании», при этом красноречиво выражая на лице «Мама, роди меня обратно»
. После него Дмитрий Степанович (который, как раз, и является героем моей истории), не постеснявшийся избавиться от пиджака и галстука, уже смотрелся очень выигрышно. Тем более что он пел каватину Алеко, и весьма забавно было наблюдать, как первую половину арии он еще пытался держать «академическую позу» и отсутствующее выражение на лице, но не выдержал, сорвал микрофон со штатива и принялся расхаживать по сцене, активно жестикулируя. Ну и на протяжении всего своего пребывания на сцене (еще как минимум 3 композиции) он прямо-таки излучал артистизм и в промежутках ловко ловил букеты, которые кидал из-за ограждения торговец, разочаровавшийся их пристроить в другое место на ночь глядя. Не говоря уже о том, что именно в тот вечер именно в его исполнении я впервые услышала рондо Фарлафа, которое «нравится всем, кто его слышал»: я не исключение.
Естественно, бабушка в итоге утащила меня с этого праздника жизни смотреть финал дурацкой викторины «Ай да Пушкин!», так что на тот момент никаких выводов я не сделала. Но забыть человека с фамилией «Степанович» сложно, особенно если он при этом высокий темноволосый красавец. Ну а его голос специально создан для того, чтобы покорять раз и навсегда. Но никто из окружающих взрослых разделять мой восторг не намеревался, так что эта история надолго осталась лишь ярким воспоминанием.
В их театр меня занесло только через год, и завещанная стариком Станиславским неприемлемость представления об опере как о концерте в костюмах меня покорила (перевожу: в музыкальном театре Станиславского режиссер не для красоты), я посмотрела там еще несколько спектаклей (без его участия), в том числе и пресловутого «Евгения Онегина».
Этот «Онегин» мне запомнился и сам по себе, т.к. именно там я впервые в жизни поняла, что хорошему актеру не обязательно быть похожим на своего героя. Ну и еще потому, что, придя в театр, обнаружила афишу, обещающую сольной концерт Дмитрия Степановича на следующий день. Просить у моей не переносящей оперу матери денег на концерт исполнителя, которого я слышала один раз больше года назад, я не решилась, о чем тут же горько пожалела, и жалею до сих пор.
И вот, в следующем сезоне театр поставил «Фауста», со Степановичем в роли Мефистофеля. Это я просто должна была увидеть, учитывая мою любовь к подобным сюжетам, и то, что в мои представления о Мефистофеле он вписывается идеально. Мои представления о Мефистофеле, правда, как выяснилось, проистекают из читанного в далеком детстве романа Агаты Кристи «Карты на столе», один из героев которого, по сюжету косящий под Мефистофеля, отличался прямо-таки портретным сходством с г-ном Степановичем (ну или наоборот, если точнее).
Пресса спектакль травила долго и упорно, но я была в восторге, тем более что сопровождавшая меня подруга, поступившая в Гнесинку (куда, правда, так и не пошла), официально подтвердила мои восторги в адрес непосредственно Степановича.
Ну и дальше на помощь мне снова пришел «Евгений Онегин», на которого мне очень хотелось попасть еще раз, но которого сняли с репертуара, так что мама, оставленная без понятия, что мне дарить на Новый Год, просто закупила мне билетов на месяц вперед.
Ну и потом я была прописана в этом театре весь 10 класс, так что в пору было резервировать персональное кресло.
Потом, правда, логично наступил класс 11, на протяжении которого та опера и в том составе шла именно в тот вечер, когда я вынуждена была по сотому разу штудировать члены предложения и несчастную судьбу Раскольникова.
А потом театр вообще сгорел.
А потом еще раз…
Так что от «зависимости» пришлось избавляться, правда, почти все спектакли я видела. А вот на концерт Степановича так и не попала. Обломы варьировались в рамках от «а знаешь, вчера…», до «о, смотри, правда это было в прошлом году…». Апогеем можно считать прочитанный мною в театральной газете отчет о концерте, который не был указан ни в одной афише. То ли это было «для своих», то ли вообще не знаю что.
Последний концерт был в среду в Останкинском дворце. Я, естественно, именно в этот день должна была работать до половины седьмого на другом конце Москвы. Музыка Барокко, конечно, вряд ли привела бы меня в восторг, но все равно обидно.
Н-да. Лучше все-таки по порядку. Итак…
Все в моей семье без ума от симфонической музыки. Именно поэтому еще до школы я ее возненавидела лютой ненавистью и полюбила вокал.
В совсем раннем детстве меня 4 раза водили на «Волшебную флейту», от которой я была в восторге. Самое смешное, что сам спектакль я при этом абсолютно не помню, и то, что это вообще опера, с удивлением узнала много лет спустя.
А на тот момент, в скором времени несколько сезонов концертов Светланы Виноградовой и 4 года в музыкальной школе поселили во мне столь глубокое отвращение к музыке во всех ее проявлениях, что я потом только в 9 классе узнала, кто такой Джон Леннон (хотя хорошо помню, как мои предки выкинули по случайности перепавшее полное собрание «Битлов» на виниле).
И если меня пару раз занесло на представление оперы «Евгений Онегин», то это от любви к «Евгению Онегину», а не к опере.
Вообще, Пушкин ко всей этой истории имеет самое непосредственное отношение. Потому как свое начало она берет как раз таки в его двухсотлетии, от посещения которого я так и не смогла отмазаться, ибо в который раз была принесена родителями в жертву просветительским амбициям любимой бабушки. Ясное дело, отсутствие у меня малейшего пристрастия к народным гуляниям как явлению нимало не интересовало первых, и то, что у двухсотлетия «солнца нашей поэзии» нет никаких существенных причин кардинально отличаться от дня города, даже не пришло в голову второй.
День 6 июня 1999г. клонился к закату, грозя оставить мне на память лишь солнечный ожог, очерченный странно смоделированным вырезом платья: создавалось впечатление, что мне приложили к спине раскаленный утюг; но тут праздное шатание по центру Москвы преподнесло мне первый и единственный за день приятный сюрприз, выведя нас к Театральной площади, где давали open-air концерт солисты театра Станиславского – Немировича-Данченко. Причем у «маститых мэтров», видимо, нашлись дела посерьезнее, так что принимала участие в этом деле по преимуществу молодежь.
На том концерте я сделала массу ярких наблюдений, вроде того, что артисты оперы с непривычки не попадают в микрофон, дирижера, который по случаю тридцатипятиградусной жары снял фрак, но забыл про прилагающийся к нему пояс (но наблюдать за тем, как он дирижирует, одно удовольствие), и основательно перепуганного Игоря Морозова, который на той самой жаре пел «в полном обмундировании», при этом красноречиво выражая на лице «Мама, роди меня обратно»
. После него Дмитрий Степанович (который, как раз, и является героем моей истории), не постеснявшийся избавиться от пиджака и галстука, уже смотрелся очень выигрышно. Тем более что он пел каватину Алеко, и весьма забавно было наблюдать, как первую половину арии он еще пытался держать «академическую позу» и отсутствующее выражение на лице, но не выдержал, сорвал микрофон со штатива и принялся расхаживать по сцене, активно жестикулируя. Ну и на протяжении всего своего пребывания на сцене (еще как минимум 3 композиции) он прямо-таки излучал артистизм и в промежутках ловко ловил букеты, которые кидал из-за ограждения торговец, разочаровавшийся их пристроить в другое место на ночь глядя. Не говоря уже о том, что именно в тот вечер именно в его исполнении я впервые услышала рондо Фарлафа, которое «нравится всем, кто его слышал»: я не исключение. Естественно, бабушка в итоге утащила меня с этого праздника жизни смотреть финал дурацкой викторины «Ай да Пушкин!», так что на тот момент никаких выводов я не сделала. Но забыть человека с фамилией «Степанович» сложно, особенно если он при этом высокий темноволосый красавец. Ну а его голос специально создан для того, чтобы покорять раз и навсегда. Но никто из окружающих взрослых разделять мой восторг не намеревался, так что эта история надолго осталась лишь ярким воспоминанием.
В их театр меня занесло только через год, и завещанная стариком Станиславским неприемлемость представления об опере как о концерте в костюмах меня покорила (перевожу: в музыкальном театре Станиславского режиссер не для красоты), я посмотрела там еще несколько спектаклей (без его участия), в том числе и пресловутого «Евгения Онегина».
Этот «Онегин» мне запомнился и сам по себе, т.к. именно там я впервые в жизни поняла, что хорошему актеру не обязательно быть похожим на своего героя. Ну и еще потому, что, придя в театр, обнаружила афишу, обещающую сольной концерт Дмитрия Степановича на следующий день. Просить у моей не переносящей оперу матери денег на концерт исполнителя, которого я слышала один раз больше года назад, я не решилась, о чем тут же горько пожалела, и жалею до сих пор.
И вот, в следующем сезоне театр поставил «Фауста», со Степановичем в роли Мефистофеля. Это я просто должна была увидеть, учитывая мою любовь к подобным сюжетам, и то, что в мои представления о Мефистофеле он вписывается идеально. Мои представления о Мефистофеле, правда, как выяснилось, проистекают из читанного в далеком детстве романа Агаты Кристи «Карты на столе», один из героев которого, по сюжету косящий под Мефистофеля, отличался прямо-таки портретным сходством с г-ном Степановичем (ну или наоборот, если точнее).
Пресса спектакль травила долго и упорно, но я была в восторге, тем более что сопровождавшая меня подруга, поступившая в Гнесинку (куда, правда, так и не пошла), официально подтвердила мои восторги в адрес непосредственно Степановича.
Ну и дальше на помощь мне снова пришел «Евгений Онегин», на которого мне очень хотелось попасть еще раз, но которого сняли с репертуара, так что мама, оставленная без понятия, что мне дарить на Новый Год, просто закупила мне билетов на месяц вперед.
Ну и потом я была прописана в этом театре весь 10 класс, так что в пору было резервировать персональное кресло.
Потом, правда, логично наступил класс 11, на протяжении которого та опера и в том составе шла именно в тот вечер, когда я вынуждена была по сотому разу штудировать члены предложения и несчастную судьбу Раскольникова.
А потом театр вообще сгорел.
А потом еще раз…
Так что от «зависимости» пришлось избавляться, правда, почти все спектакли я видела. А вот на концерт Степановича так и не попала. Обломы варьировались в рамках от «а знаешь, вчера…», до «о, смотри, правда это было в прошлом году…». Апогеем можно считать прочитанный мною в театральной газете отчет о концерте, который не был указан ни в одной афише. То ли это было «для своих», то ли вообще не знаю что.
Последний концерт был в среду в Останкинском дворце. Я, естественно, именно в этот день должна была работать до половины седьмого на другом конце Москвы. Музыка Барокко, конечно, вряд ли привела бы меня в восторг, но все равно обидно.