"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Тут опять про "Онегина", на этот раз Глайдеборн'94 (Ну да, я их коллекционирую!).
Фестивальные спектакли – вообще странное явление. Оперные фестивали – забавны вдвойне. Звезда оперы – вокалист, и материал оперы – музыка. Упоминая о спектаклях позапрошлого века, когда гастролирующая звезда играла с местной труппой, мы ухмыляемся, злорадно представляя себе, что это были за спектакли… А в опере так делают по сей день.
Ради самого что ни на есть глобального проекта никому не придет в голову тащить Гамлета из Шекспировского Королевского, Клавдия – из Комеди Франсез, а Офелию – из МХАТа. А итальянского тенора, немецкого баритона и американское сопрано – это всегда пожалуйста. Про то, что драму делает не актер – все давно поняли. А вот оперная режиссура – она как русские романтики: все уверены, что бывает, но никто не может сказать, кто это… А потому, какая разница, что как минимум 5 героев играют пять разных спектаклей: лишь бы пели…
Проблема текста, проблема языка и, самое скользкое, проблема литературной основы: в какой мере относится опера к произведению, положенному в ее основу? С одной стороны, конечно, «Где «Тоска», а где Викторьен Сарду?», с другой – а если это «Евгений Онегин»???
Живописно гонять актеров по сцене мог бы балетмейстер – суть режиссуры в концепции. И вот, когда концепции нет, мы имеем «все чему меня учили в произвольном порядке – натурализм и условность, серьезность и пародия, функциональность и символизм»: мастер-класс, монтаж аттракционов, но никак не решение спектакля.
«Онегин» - нечто самой собой разумеющееся, для меня так точно, и, полагаю, для подавляющего большинства русских людей – тоже. Но англичане-то не читали. Они ни черта не знают про контрапункт романтизма и реализма, про идеал русской женщины, про Белинского и Достоевского и про неудачный брак Чайковского: и, вроде бы, чего лучше, но, оказывается, без всего этого фиг поймешь, о чем вообще речь. Британский режиссер «русскую хандру» пронимает через «английский сплин», «онегинскую тоску» - через байронизм, а русскую традицию – через «локоны льняные» и «кудри черные до плеч». Британские вокалисты же вовсе сами себя не понимают: а вся энергия уходит в артикуляцию.
Последовательно открывающиеся-закрывающиеся занавесы – это, конечно, живописно, но зачем??? Ведь им не под силу даже победить неприемлемое для «Онегина» пространство сцены, приближающееся к размерам взлетного поля.
И ох подивились бы Станиславский и вслед за ним режиссеры «Картеля», что копна сена (зимой!!!) на сцене вовсе не для того, что Ленскому (который по команде «Теперь сходитесь!» ушел за сцену и не вернулся) надо куда-то падать, а просто потому что…
А что Ленскому 18 лет, тоже никто не знает. И, по ощущениям, женат он на вертихвостке Ольге не первый год и не десятый, и честно терпит все ее выходки, а тут слегка перебрал на именинах и сорвался с поводка… Кстати, неплохая мотивация для всей этой абсолютно нелогичной сцены: только не для тех, кто с детства худо-бедно-плохо знает, как там все было Ольги и Ленского на самом деле…
Онегин, правда, русским владеет в совершенстве: как гражданин «бывшей социалистической», наверняка закончил Консерваторию в Москве. Но все же романа не читал и он. Зато, на этот раз строго по Станиславскому, героя своего он нежно любит. И оттого вдвойне не контачит с вообще русской Татьяной, которая, опираясь на учебник литературы и Белинского, и вовсе странно чувствует себя среди всех тех, кто честно играет оперу под названием «Евгений Онегин» - а не «вообще-то «Татьяна Ларина», но перед Пушкиным как-то неудобно». Особенно несладко ей пришлось в конце, где, к окончательному краху традиционной версии, Татьяна совсем даже не захлопывает дверь у Онегина перед носом. В результате «Татьяна» в замешательстве самоустраняется, позволяя Онегину вытащить сцену на себе – что, к его чести, вытаскивает и весь спектакль: но последний раз такой замученный вид на поклонах видела в 2001 году, у Мефистофеля, который тоже тащил финал за себя, Маргариту, сошедшую с ума по сюжету, и Фауста, выпавшего в осадок без всяких логических причин. Зрелище жутковатое, но впечатляющее. За это я ему (Онегину, в смысле), готова простить даже его жуткую прическу))))
Фестивальные спектакли – вообще странное явление. Оперные фестивали – забавны вдвойне. Звезда оперы – вокалист, и материал оперы – музыка. Упоминая о спектаклях позапрошлого века, когда гастролирующая звезда играла с местной труппой, мы ухмыляемся, злорадно представляя себе, что это были за спектакли… А в опере так делают по сей день.
Ради самого что ни на есть глобального проекта никому не придет в голову тащить Гамлета из Шекспировского Королевского, Клавдия – из Комеди Франсез, а Офелию – из МХАТа. А итальянского тенора, немецкого баритона и американское сопрано – это всегда пожалуйста. Про то, что драму делает не актер – все давно поняли. А вот оперная режиссура – она как русские романтики: все уверены, что бывает, но никто не может сказать, кто это… А потому, какая разница, что как минимум 5 героев играют пять разных спектаклей: лишь бы пели…
Проблема текста, проблема языка и, самое скользкое, проблема литературной основы: в какой мере относится опера к произведению, положенному в ее основу? С одной стороны, конечно, «Где «Тоска», а где Викторьен Сарду?», с другой – а если это «Евгений Онегин»???
Живописно гонять актеров по сцене мог бы балетмейстер – суть режиссуры в концепции. И вот, когда концепции нет, мы имеем «все чему меня учили в произвольном порядке – натурализм и условность, серьезность и пародия, функциональность и символизм»: мастер-класс, монтаж аттракционов, но никак не решение спектакля.
«Онегин» - нечто самой собой разумеющееся, для меня так точно, и, полагаю, для подавляющего большинства русских людей – тоже. Но англичане-то не читали. Они ни черта не знают про контрапункт романтизма и реализма, про идеал русской женщины, про Белинского и Достоевского и про неудачный брак Чайковского: и, вроде бы, чего лучше, но, оказывается, без всего этого фиг поймешь, о чем вообще речь. Британский режиссер «русскую хандру» пронимает через «английский сплин», «онегинскую тоску» - через байронизм, а русскую традицию – через «локоны льняные» и «кудри черные до плеч». Британские вокалисты же вовсе сами себя не понимают: а вся энергия уходит в артикуляцию.
Последовательно открывающиеся-закрывающиеся занавесы – это, конечно, живописно, но зачем??? Ведь им не под силу даже победить неприемлемое для «Онегина» пространство сцены, приближающееся к размерам взлетного поля.
И ох подивились бы Станиславский и вслед за ним режиссеры «Картеля», что копна сена (зимой!!!) на сцене вовсе не для того, что Ленскому (который по команде «Теперь сходитесь!» ушел за сцену и не вернулся) надо куда-то падать, а просто потому что…
А что Ленскому 18 лет, тоже никто не знает. И, по ощущениям, женат он на вертихвостке Ольге не первый год и не десятый, и честно терпит все ее выходки, а тут слегка перебрал на именинах и сорвался с поводка… Кстати, неплохая мотивация для всей этой абсолютно нелогичной сцены: только не для тех, кто с детства худо-бедно-плохо знает, как там все было Ольги и Ленского на самом деле…
Онегин, правда, русским владеет в совершенстве: как гражданин «бывшей социалистической», наверняка закончил Консерваторию в Москве. Но все же романа не читал и он. Зато, на этот раз строго по Станиславскому, героя своего он нежно любит. И оттого вдвойне не контачит с вообще русской Татьяной, которая, опираясь на учебник литературы и Белинского, и вовсе странно чувствует себя среди всех тех, кто честно играет оперу под названием «Евгений Онегин» - а не «вообще-то «Татьяна Ларина», но перед Пушкиным как-то неудобно». Особенно несладко ей пришлось в конце, где, к окончательному краху традиционной версии, Татьяна совсем даже не захлопывает дверь у Онегина перед носом. В результате «Татьяна» в замешательстве самоустраняется, позволяя Онегину вытащить сцену на себе – что, к его чести, вытаскивает и весь спектакль: но последний раз такой замученный вид на поклонах видела в 2001 году, у Мефистофеля, который тоже тащил финал за себя, Маргариту, сошедшую с ума по сюжету, и Фауста, выпавшего в осадок без всяких логических причин. Зрелище жутковатое, но впечатляющее. За это я ему (Онегину, в смысле), готова простить даже его жуткую прическу))))